[RR_PictBrude]

В: Пытались ли вас завербовать, как это делали с остальными?

О: Да, они предложили мне возможность вернуться домой, если я буду работать их агентом, о чем для меня не могло быть и речи. Это им не понравилось. Меня назначили на кухню, чтобы простимулировать мое обращение в коммунисты. Я думал, что если бы им удалось завербовать нас, офицеров с высшими наградами, их работа стала бы значительно легче. Им удалось завербовать Графа, это был позор, но он не стал коммунистом. Он смотрел на это как прагматик – существовал либо западный строй, либо советский, а он уже был там. Они освободили его в 1950 году, а я не был столь удачлив. Те из нас, кто сопротивлялся, просидели гораздо дольше. Они хотели, чтобы я стал их информатором и даже дали мне список офицеров, информация о которых их интересовала. Они обещали быстрее освободить меня, если я сделаю это. Я отказался. Они несколько раз помещали меня в одиночку на длительное время.

В: Как вы смогли сохранять душевное равновесие, когда другие не справлялись?

О: Я думал о моей Уши. Она заставляла меня жить, а также мысль о том, что моя семья ждет меня. Они угрожали убить мою жену и сына, или силой привезти их в Россию, они говорили о жутких вещах. Все это для того, чтобы сломать меня.

В: У вас была связь с Германией, почта?

О: Нам разрешалось написать лишь 25 слов на почтовой открытке, иногда даже меньше, и это было не часто. Письма, которые я передавал с освобожденными пленными, содержали полную информацию. Я получил около 50 писем от Уши за десять с половиной лет, но она написала более 400. Получение письма это величайшее моральное воодушевление, которые вы только можете представить.

В: Вы и Граф разошлись в России. Почему это произошло?

О: Ну, мы договорились никогда не сдавать наши Бриллианты Советам. Мои оригинальные были у Уши, копия была забрана американцами, а другая копия оставалась у меня. Я выбросил их, хотя они ничего и не стоили, чтобы не сдавать их. У Графа тоже они были и он отдал их, и они были на столе у офицера НКВД, когда меня вызвали к нему. Он потребовал также и мои. Но он не получил их. Они также хотели подробную информацию о Ме-262, несколько штук которых им удалось захватить и они хотели изучить и оценить. Я не стал помогать им.

В: Что отделяло немцев от остальных пленников; как все вы смогли выжить, когда столько людей погибло?

О: Должен сказать, что это наша дисциплина; мы никогда не теряли нашу военную выправку, и наша жесткая дисциплина и взаимное уважение поддерживали нас. У нас была структура званий и присутствие духа, чтобы сформировать свой собственный комитет руководителей. И хотя официально у нас не было никаких званий, каждый знал свое место и все работали внутри системы. В этом была наша сила, а также в том, что многие из нас верили в Бога. Я думал о моей вере и о моей Уши и благодаря этому я выдержал. Многие с трудом переносили известия, что их жены разводятся с ними или то, что кто-то из родственников, например отец, умирал. Мой сын Петер умер, пока я был в плену, но я узнал об этом гораздо позже, через год или больше, как и мой отец. Я многое узнал, когда вернулся на родину в 1955 году вместе с Хансом Бэром, Фердинандом Шорнером, Хайо Херрманном, Германом Графом, Йоханнесом Визе и несколькими другими. Асси Хан был освобожден раньше нас, как и Вальтер Вольфрам, который был тяжело ранен перед тем, как мы попали в плен. Вольфрам смог передать Уши письмо от меня, что позволило ей узнать, что я все еще жив.

В: Вы получали посылки от Красного Креста, которые были предназначены всем пленным, или нет?

О: Да, иногда, но они часто были разорваны и разворованы, а также поступали с большой задержкой, из-за чего еда, которая была в них, уже была непригодна. Эти посылки, когда они поступали вовремя и целыми очень помогали, особенно когда они шли на обмен с местным населением. У нас было много друзей среди местных крестьян, и они не держали на нас зла, как и мы на них.

В: Сколько вылетов вы совершили во время войны?

О: Я совершил где-то 1456 вылетов, как мне кажется, но я не уверен в точности числа.

В: Каков был ваш любимый метод атаки?

О: Заходить со стороны солнца и приближаться поближе; догфайт был пустой тратой времени. Ударил и ушел, с элементом неожиданности, вот такая тактика хорошо послужила мне, как и большинству высоко результативных пилотов. Как только один русский был сбит, особенно ведущий, они становились неорганизованными и легкими целями для атак. Это не всегда было так, особенно в конце войны, и были особые части очень опытных и дисциплинированных пилотов, например краснознаменные части [гвардейские], которые затрудняли нам жизнь.

В: Вы никогда не были ранены?

О: Нет. Я был очень удачлив, в отличие от Ралля и Крупински, и особенно Штайнхоффа, который едва не сгорел живьем. Я едва не был убит немецким часовым, когда выбирался из плена. В тот раз смерть была очень близка.

В: Вас когда-нибудь сбивали?

О: Нет, самолетом противника никогда, но я совершал вынужденную посадку 14 раз, из-за повреждений полученных в результате столкновения с обломками моих жертв или механических проблем, но я никогда не прыгал с парашютом [гыы, забыл, как прыгал в окружении мустангов]. Я никогда не был “победой” другого пилота.

В: Как мы знаем, вы были самым молодым из удостоенных Бриллиантов, вам было 22 года. У вас были какие-нибудь проблемы с этим?

О: Я думаю, что быть капитаном и быть награжденным Бриллиантами в таком возрасте, это была большая ответственность для меня. Я думаю, что я был в состоянии справиться с этой ответственностью благодаря силе и дружбе моих товарищей. Должен сказать, что я был амбициозен и целеустремлен; я не думаю, что пилот-истребитель может являться таковым не имея этих качеств. Становиться героем не всегда легко, поскольку вы не должны обмануть ожиданий других людей. Я бы предпочел просто делать свою работу и закончить войну никому не известным. Это сделало бы мою жизнь в качестве советского военнопленного гораздо легче.

В: Какие события обеспечили ваше освобождение?

О: Канцлер Конрад Аденауер был очень решительно настроен в этом отношении. Моя мать писала Сталину и Молотову в отношении меня, но не получила никакого ответа. Она написала Аденауеру, и он лично ответил, что он работает над этой проблемой. Советы хотели заключить торговые соглашения с Западом, особенно с Западной Германией, и одним из условий этой сделки было освобождение всех военнопленных. Я понял, что что-то происходит, когда нам позволили сходить в кино и выдали новую одежду, не тюремную, а что-то вроде костюмов. На автобусе нас довезли до Ростова, где нас погрузили в поезд в октябре 1955 года. Остальные поезда должны были закончить перевозку в декабре. Как только поезд остановился в Херлесхаузене, я смог отправить телеграмму моей Уши.

В: Что бы вы назвали самой большой радостью и самым большим огорчением, когда вы вернулись домой в 1955 году?

О: Я узнал, что мой сын Петер Эрих и мой отец умерли, когда я был в плену, и для меня это было тяжелое известие, больше мне нечего сказать. Но моя мать, и моя любимая Уши ждали меня. Они никогда не теряли надежды, и я думаю, что моя вера в их силу, была тем, что позволило мне пройти через самые ужасные муки и голод. Чтобы не делало со мной НКВД, я лишь думал о моей семье, был сконцентрирован на ней. Другой грустной вещью было то, что когда поезд остановился и мы вышли из него, сотни женщин и мужчин держали в руках фотографии своих сыновей, братьев, мужей и отцов, и спрашивали, не знает ли кто-нибудь о них? Многие тысячи умерли, и поскольку связь с домом была такой редкой, что никто не мог сообщить, что с ними происходит, и когда многие не вернулись, их семьи так и не узнали, что с ними произошло. Они просто превратились в исчезнувших призраков. Я нахожу это очень грустным.

В: Чего вы захотели в первую очередь, когда вернулись домой?

О: Хорошего обеда и горячую ванну! Но видеть мою Уши это была величайшая мечта. Я также читал все, что мог найти – газеты, книги и журналы, я жаждал информации. Я слишком долго находился в интеллектуальном вакууме, я хотел знаний. Конечно же, Уши и я обвенчались в церкви, это событие так долго откладывалось.

В: Было ли какое-нибудь празднование в честь вашего возвращения?

О: Да, была запланирована большая вечеринка, но я отменил ее. Я не считал ее уместной до тех пор, пока не вернуться домой все, кто еще был жив. Я также не мог поверить в восстановленные районы и количество новых автомобилей, самолетов в мирном небе. Мода на одежду была новой, все было новым. Одним из первых, кто встретил меня, был Асси Хан, который был дома уже 5 лет.

В: Почему вы вступили в Бундеслюфтваффе? Было ли что-то, что могло воспрепятствовать этому?

О: Всегда была мысль, что можно вновь оказаться в такой же ситуации. Мне было 33 года, когда я вернулся домой, и было слишком поздно начинать новую карьеру. Я потерял контакт с миром, но одно я знал и умел – это быть военным летчиком. Мысль о том, чтобы сражаться еще на одной войне также страшила меня. Но я также думал о нуждах моей страны, мои старые товарищи уже вступили и давили на меня, чтобы я сделал тоже самое. Крупи позвонил и сказал, что хочет, чтобы я присоединился к нему и Герду Баркхорну для полета в Англию. Дитер Храбак даже приехал и разговаривал со мной у меня дома. Я вступил в 1956 году. Старики вернулись назад.

В: Как вы вернулись к полетам?

О: У меня был друг, который позволил мне летать на его легком самолете, и я получил сертификат частного пилота. Хайнц Бэр также здорово помог, как и другие. Я провел тренировки в Германии, Англии и США на новейших самолетах. Меня сделали первым командиром новой JG-71 “Рихтгофен” и был очень горд этим.

В: Я знаю, что вы и Штайнхофф, вместе с другими отговаривали Германское правительство от программы F-104. Что вы скажете об этом сейчас?

О: Да. Старфайтер был великолепным самолетом, но у него были проблемы, и я не думал, что он нужен Германии, или что наши пилоты просто смогут справиться с этим самолетом без дополнительного опыта. Многие наверху считали, что я иду против государственных интересов, но я говорил то, что думал и я доказал свою правоту, но этим я приобрел себе врагов. Я также делал другие вещи, которые считались криминалом, например, у меня было подразделение F-86 раскрашенных, как мои старые самолеты, черным тюльпаном, и я создал эмблемы эскадрилий, как в старые времена, и это удивило многих. Я считал, что моральное состояние имеет большое значение, и что чувство товарищества благодаря уникальной и отличной от других эмблеме было необходимо. Эмблемы были отменены приказом сверху, хотя сегодня все эскадрильи имеют их. У меня были сторонники, например генерал Каммхубер, но он был одним из немногих стариков.

В: Чем вы занимались после отставки?

О: Я был инструктором и летал в нескольких аэроклубах, летал в команде высшего пилотажа с Дольфо Галландом. Потом я решил расслабиться и наслаждаться жизнью. У меня была семья и друзья, и я всегда встречаю новых, как вы Колин. Мы часто разговаривали в последние годы, но я чувствую, что сейчас было самое время поговорить о тех вещах, о которых я никогда раньше не говорил. Всему свое время.

В: Один вопрос, который может волновать многих, как вы можете не испытывать ненависти к русским, после того, чего вы натерпелись от них?

О: Одна вещь, которой я научился, это: никогда не позволяйте себе ненавидеть народ из-за действий нескольких людей. Ненависть и фанатизм погубили мой народ, и миллионы погибли. Я надеюсь, что большинство людей не испытывают ненависти к немцам из-за нацистов, или к американцам из-за рабства. Не надо ненавидеть, ненависть пожирает вас живьем. Пусть ваш разум будет открытым, и всегда ищите лучшее в людях. Вы можете быть удивлены тем, что вы обнаружите.

Типа все.