[RR_PictBrude]

К: Вам удалось сохранить ваши личные документы – вашу летную книжку? Список ваших побед?

Г: Нет. У меня ничего не было, за исключением моих сигар – наверное 800 сигар. Вот список моих обязанностей, ничего что он на немецком?

К: Да, конечно. Ваш офис был частью OKL или RLM?

Г: Мой офис, когда я занял место Мёльдерса, находился в Берлине, Линденштрассе 3. Это было здание социал-демократической газеты “Вперед”, что было хорошим названием для офиса истребителя, я полагаю. Вот его я и занял. Там располагались сотрудники, которые работали без непосредственного контакта с фронтом – писали официальные инструкции и т.д. Оперативный штаб располагался в поезде Робинсон, который был штабквартирой Воздушных сил. Там у меня был спец вагон. Позднее, когда у нас накопилось слишком много материалов, в дополнение к вагону мы получили деревянный дом, рядом с поездом. Мы редко перемещались, я помню лишь одну большую поездку, в Винницу на Украине. Тогда ездили и Гитлер и Геринг.

К: Так ваш офис был частью ОKL?

Б: OKL находился в Берлине.

К: Но, если нарисовать схему организации.. Я, раньше, решил что не смогу разобраться в ней, так что в своей книге я просто говорил “Верховное командование” или “Берлин”.

Г: Лишь часть его находилась в Берлине. Естественно, Начальник Генштаба всегда был в Берлине.

К: Я хотел бы задать несколько вопросов о периоде вторжения. Насколько близко ваш офис следил за действиями или состоянием отдельных гешвадеров на фронте Вторжения. Кто решал, когда отзывать их для пополнения и отдыха? Вы?

Г: Нет, я этим не занимался.

К: Чтобы свести разрозненные данные в единое целое требуется много времени, но очевидно, что каждая группа на фронте вторжения настолько сильно пострадала, что все они были отозваны на переформирование, исключая I и III/JG26, которые оставались на фронте вторжения с первого до последнего дня. Вы знаете об этом?

Г: Нет, это были такие бурные времена. Однако, большая часть групп готовилась к Большого Удара, и были абсолютно не готовы к сражениям подобным вторжению – против такого превосходства, ничего не поделаешь. Союзническое Верховное Командование пыталось добиться господства в воздухе – не просто превосходства, а господства. Соотношение было не менее чем 20 к 1. Так что мы не смогли бросить на фронт вторжения вообще никаких истребителей, поскольку самолеты союзников просто висели, висели над нашими аэродромами. Любое движение вызывало немедленную атаку.

К: Большой Удар был, конечно же, разработан вами?

Г: Большой Удар был моей идеей, после того, как я не смог заполучить 262-е для истребительных действий. Я сказал, единственная возможность это собрать для боя огромное количество современных самолетов на одном участке. Мы уже были вынуждены летать в так называемых Боевых Соединениях, которые формировались из трех или четырех соединений. Конечно, для того, чтобы собрать такое количество истребителей требовалось время, во время которого истребители были беззащитны перед атакой, много раз они подвергались атакам. Но у нас были так же Sturmjaeger (штурмовые истребители), не Rammjaeger (таранные истребители). Rammjaeger это порождение Wilde Sau, но я полностью отверг теорию тарана, доказывая, что если вы подходите к строю бомбардировщиков на близкую дистанцию, тогда вы можете сбить парочку, и у вас все еще остается шанс уйти, вместо того, чтобы таранить и погибнуть.

Б: Вы сделали хорошее замечание, сэр, в последнем журнале Истребитель (Jaegerblatt). Оно весьма, весьма поучительное, и, как вы сказали – разница между Sturm и Ramm. Колдуэллу стоит изучить это. Хайо Херманн – он был тот человек, который хотел таранить. Это снова появилось в журнале Истребитель, и генерал сказал кое что против этого.

К: Я обязательно прочту статью в журнале, когда получу его. У меня есть еще один вопрос. Когда вы поняли, что Германия проиграла войну?

Г: Очень, очень рано. Я обсуждал это с Йешоннеком, когда мы готовились к весеннему наступлению в 1942 году. Все резервы в Германии принимали участие в этом наступлении. Мы остановили обучение, забрав всех инструкторов – истребителей, бомбардировщиков и, особенно, транспортников. Мы всех сделали боевыми. И Йешоннек сказал, что, уничтожив свои обучающие возможности, если мы не победим в этом наступлении в России, то война проиграна.

К: Это сказал Йешоннек?

Г: Йешоннек сказал это – официально. Конечно, он ничего не мог поделать и выполнял этот приказ, и пожертвовал системой обучения. В результате Йешоннек покончил с собой. Но война продолжалась. И наступление даже не состоялось, поскольку русские сами начали атаковать. С этого момента я знал, что это война, по крайней мере, не может быть выиграна. Но мы сражались. Мы сражались ради лучших условий. Безусловная капитуляция была самым худшим вариантом. Я всегда надеялся на раскол между русскими и западными союзниками. Это была наша надежда во тьме. Если бы западные союзники сказали: “Мы согласны на определенные усовия”, война была бы короче.

К: Даже при наиболее благоприятных обстоятельствах для Германии, какой эффект на войну могли оказать Ме262?

Г: В случае с 262, без вопросов было сделано множество ошибок. Конструирование и разработка самолета была отложена Гитлером на год, который хотел ускорить краткосрочные разработки и отказаться от долгосрочных. Но это было совершенно неправильно в случае с 262. Гитлер вообще мало разбирался в Воздушных силах, а в воздушном бое вообще нет. Он не мог мыслить в трех измерениях. Он был армейским человеком. Если бы все было сделано хорошо, нам бы потребовалось 4-5 месяцев на разработку. 2-3 месяца на производство. Мы могли бы иметь около 600-800 Ме-262 готовых к бою, на постоянных базах, к концу 1943 года. Это конечно же, без вопросов, отложило бы вторжение, и изменило бы воздушное господство союзников, но результатом могло стать то, что союзники продвигались бы медленнее, и русские продвинулись бы дальше, наверняка до Рейна. Это было бы большей катастрофой. Так что в итоге, этот совершенно неверный приказ Гитлера дал хороший результат.

Большой Удар был заменой 262. Я наконец то получил согласие Геринга и убедил его не бросать каждый возможный истребитель против врага каждый день, как это было принято во время вторжения. Каждый раз, мы посылали все силы в бой, не оставалось ни резерва, ни времени для восстановления, ни для обучения, и в итоге, я получил разрешение создать этот истребительный резерв, который достигал 2000 поршневых истребителей. Эти силы не были обучены сражаться на фронте, например во Франции, но они были посланы туда немедленно по приказу Гитлера, и, как вы знаете, они не прибыли, они потерляи аэродромы, аэродромы были захвачены противником. Ужасная неорганизованность, сотни и сотни самолетов терялись каждый день из-за происшествий.

Б: И как в это время было с обучением? Сколько часов имел средний пилот?

Г: А, оно было очень коротким, очень коротким. У нас было полно самолетов, до 3000 одномоторных истребителей в месяц. Но у нас не было топлива. И не было времени. Но самое важное, у нас не было топлива для обучения. Так что мы посылали их в бой с 40 часами общего налета. Мы намеревались обучать их в бою, на месте, но в то время это было сложно. Для этой работы требовались особенно опытные пилоты, мы не могли оставить это дело юнцам.

К: Были ли проблемы на фронте вторжения результатом недостаточного планирования или недостатка исполнительности со стороны 3 Воздушного флота? Были ли готовы аэродромы во Франции?

Г: Они были готовы, они были готовы. Там не было недостатка в аэродромах, там было много, много готовых или полу готовых аэродромов. Но о них не знали, их не увидели, их не нашли. Они были оказались под огнем и полностью контролировались союзниками. Полностью. Другой проблемой в то время была плохая погода. Мы не были приспособлены к плохим погодным условиям. По нескольким причинам – из-за топлива и времени.

К: После того, как истребители были отозваны назад в Германию, и силы соединений были восстановлены, вы снова попытались создать ваш резерв для Большого Удара. Но в это время, самолеты потребовались для Боденплатте, и переданы Пельтцу. Знали ли вы, что произойдет в этом наступлении? Что вы думали об этом?

Г: Я не знал об этом намерении еще примерно за десять дней до начала наступления в Арденнах. И я был совершенно против этого. Я ненавидел идею о начале наступления на запад. Я считал, что мы должны сражаться всем то у нас есть на востоке, и оставить запад открытым. Я говорил об этом всем, и искал людей с таким же мнением. И я был предупрежден, что это может привести меня к тюрьме или смерти. Потому что к этому моменту, выступать против приказов Гитлера, было самым опасным из того, что вы могли бы делать. Вы даже думать об этом не должны были. Я узнал о том, что Пельтц готовит Боденплатте, но я совершенно не мог повлиять на это. Я видел это, и я пришел в ужас от того, что они задумали. Но вышло даже хуже, чем я предполагал, потому что подготовка была столь плохой, что германское ПВО сбило множество своих самолетов, курс которых пролегал над площадками с Фау-2. Ужасно, ужасно. И это было полным концом Люфтваффе.